Вернувшийся к рассвету - Страница 37

Именно вот это и произошло, когда я увидел её. Её. Блин, две буквы в слове этом, одна из них вообще уродец — пухлый бублик со следами пролетающих птиц, всего две, но…. Смысла в этих буковках, оттенков и значений столько, что не упрёт и дурмашина на восьми осях, весом тонн в сто двадцать, что я закупил в прошлой жизни для одного своего карьера в Киргизии. Сплющат, вдавят в землю по ступицы и переломят раму всего две буквы, ибо они означают Её. Тавтология, согласен, но разве у вас всё хорошо со стилистикой и ораторским искусством, когда вы восторженно и с потерей контроля над окружающей обстановкой, вспоминаете предмет своего обожания? Обожания? Я чуть притормозил селевый поток наших общих с моим мальчиком розовых слюней, сунул данное слово в фиксаторы лабораторных держателей и покрутил его на поворотном стенде. Вроде бы органично прозвучало. М-да, как там сказано у бородато-волосатого трирского еврея, некого Карла Маркса: «Бытие определяет сознание»? Верно сказано. Так что, когда я увидел её на аллее, то старая циничная сволочь куда-то исчезла, и на освещённом солнцем маленьком кусочке Земли остался лишь тринадцатилетний пацан, пребывающий в эстетическом оргазме дрянной старикашка — я и Она.

Лучик солнца, блеск луны. Она шагнула из тени на свет и замерла, пронизываемая золотыми лучами, в изящной незаконченности движения. И я узрел это голенастое, с ещё не сформировавшимися острыми грудками и узкими бёдрами существо, девочку-подростка и мир тьмы для меня сменился вселенной света. Я пропал. Нет, я ещё побарахтался, спросил его: «И что мы с этим дитем будем делать? За ручки держаться? Или ты способен оте…ьеё что ли?!».

Господи упаси! Это ведь не смешно даже, ребёнок ведь, да и у самого кое-что ещё даже для военкоматовской сырой салфетки не годится — не зацепится пока, сползёт. Но вот мой мальчик…. Он не рассуждал и не взвешивал, не считал холодно — выгодно или не выгодно. Не вспоминал об истрёпанных временем и значимых только для таких старых пердунов как я, философские сетования на тему «Всё пройдет и это тоже пройдёт». Он просто смотрел на это небесное создание и тонул в её карих глазах, любовался переливами волос цвета воронова крыла и пытался втянуть на расстоянии расширенными ноздрями облезлого носа восхитительный запах её нагретой солнцем смуглой кожи. Глупый щенок, он влюбился и я вместе с ним. И, знаете, я ничего не собирался с этим делать. Совершенно ничего. Наоборот, я укутал это чувство, эту нашу первую любовь в тысячи слоёв этой полиэтиленовой упаковочной хрени с пупырышками, спрятал ото всех и подобно скупому рыцарю, в одиночестве приоткрывал тяжелую крышку сундука и украдкой любовался своим сокровищем.

Но, очевидно, любовался я слишком откровенно и моя бережно лелеемая тайна таковой уже не являлась. Ну и наплевать. Чего мне стесняться-то? Гормоны — гормонами, но вот комплексы у меня отсутствовали — факт. Не нашлось им место в моём сознании, что не могло меня не радовать. Иначе….

Слышали сказку о страшном и коварном искусственном интеллекте? Об этом жалком создании, непременно мечтающем поработить всё человечество? Вот и представьте себе эгоистичную бездушную тварь, а другого определения и не подбирается, что имеет возможность всячески воздействовать на неокрепшие умы гнилыми идеями и людоедскими концепциями, обладает многолетним опытом манипулирования сознанием людей, разнообразными знаниями всего и вся и при полном отсутствии всех моральных ограничений и принципов, имеет кучу комплексов? Страшно становиться? Мне тоже. Частенько в зеркало наблюдаю данного монстра, но держу это чудище в клетке с толстыми прутьями и под надёжным замком. Вырывается, правда, иногда, но ненадолго. Ладно, вернёмся на землю из туманного мира воспоминаний и рассуждений и займёмся делами нашими, скорбными и грешными.

— Ладно, уговорил. После ужина собери всех наших — пойдём на эту дискотеку. И Аркашку заранее отправь в клуб — пусть проверит, что там за записи гонять хотят. Если что-то типа «Песняров» или «Весёлых ребят», то из моих записей пусть сборку сделает. Ну, а если кто из старших отрядов что-то против мяргнет, то пускай на меня ссылается.

— А вожатые если…

— А если вожатые, то пусть говорит, что с Олегом Юрьевичем всё договорено и он не возражал. Не поверят — пусть идут и спрашивают. А я ненадолго отлучусь и меня не искать!

— Ага, всё понял! Аркашке и нашимвсё скажу. А ты куда сейчас? Награждение же скоро? Кто награждать-то будет, раз ты уйдёшь? Или не дадим медали? Но как тогда без них?

Витёк озадачивается проблемой сложить пазлы разрушенной действительности в понятную ему картину и находится в состоянии полной растерянности.

— А кто у меня заместитель?

— Ну, я и чё?

— Вот ты и будешь награждать, понял?

— Ага! Я это… Я не подведу!

Приятель сияет, он счастлив и чрезвычайно доволен. Ещё бы, с важным видом надевать на склоненные перед тобой шеи кусочки размалёванного картона на ниточках, это….

«Заткнулся бы ты — а?» — я перекрываю прорыв канализации в своём сознании и тычу приятеля в плечо кулаком — давай, не подведи, мол. Разворачиваюсь и начинаю удаляться в сторону библиотеки, но этот, а еще друг называется, втыкает мне кинжал в спину:

— Димыч, а на танцы ты её приглашать будешь? А целоваться на мосте?

Я спотыкаюсь на месте, медленно оборачиваюсь и волна замораживающего холода широким валом расходиться от меня. Голос мой черств и сух как сушёный на огне песок пустыни:

— Слушай, Брут — ещё один вопрос и ты…. — нет, это выражение он не поймёт- прибью, короче и скажу, что так и было. Понял?!